Неточные совпадения
Она отошла к окну и в досаде начала ощипывать листья и цветы в горшках. И у ней лицо
стало как
маска, и глаза перестали искриться, а сделались прозрачны, бесцветны — «как у Веры тогда… — думал он. — Да, да, да — вот он, этот взгляд, один и тот же у всех женщин, когда они лгут, обманывают, таятся… Русалки!»
После этого Кирсанов
стал было заходить довольно часто, но продолжение прежних простых отношений было уже невозможно: из — под
маски порядочного человека высовывалось несколько дней такое длинное ослиное ухо, что Лопуховы потеряли бы слишком значительную долю уважения к бывшему другу, если б это ухо спряталось навсегда; но оно по временам продолжало выказываться: выставлялось не так длинно, и торопливо пряталось, но было жалко, дрянно, пошло.
«Лицо его
стало непроницаемо, как
маска».
Профессор дал ему рекомендацию в журнал «Развлечение», где его приняли и
стали печатать его карикатуры, а потом рассказы и повести под псевдонимом «Железная
маска».
Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерью шведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще, по портретам, влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то ни
стало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ей ничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место обычных свиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более часа.
Собралась и Варвара в маскарад. Купила
маску с глупою рожею, а за костюмом дело не
стало, — нарядилась кухаркою. Повесила к поясу уполовник, на голову вздела черный чепец, руки открыла выше локтя и густо их нарумянила, — кухарка же прямо от плиты, — и костюм готов. Дадут приз — хорошо, не дадут — не надобно.
Над Передоновым неотступно господствовали навязчивые представления о преследовании и ужасали его. Он все более погружался в мир диких грез. Это отразилось и на его лице: оно
стало неподвижною
маскою ужаса.
Усмехнулся, тряхнул головой, и лицо его вдруг
стало другим, точно
маска свалилась с него.
Между тем
маска вновь покачала головой, на этот раз укоризненно, и, указав на себя в грудь,
стала бить по губам пальцем, желая вразумить меня этим, что хочет услышать от меня — кто она.
Попав в центр, где движение, по точному физическому закону, совершается медленнее, я купил у продавца
масок лиловую полумаску и, обезопасив себя таким простым способом от острых глаз Кука,
стал на один из столбов, которые были соединены цепью вокруг «Бегущей».
Она
стала на момент неподвижной; лишь ее взгляд в черных прорезях
маски выразил глубокое, горькое удивление. Вдруг она произнесла чрезвычайно смешным, тоненьким, искаженным голосом...
Пелагея Ивановна тотчас же сложила руки роженицы, а фельдшер закрыл
маской ее измученное лицо. Из темно-желтой склянки медленно начал капать хлороформ. Сладкий и тошный запах начал наполнять комнату. Лица у фельдшера и акушерок
стали строгими, как будто вдохновенными…
— То есть вы опять… я опасаюсь, что вы и тут примете в другую сторону смысл, то есть смысл речей моих, как вы сами говорите, Антон Антонович. Я только тему развиваю, то есть пропускаю идею, Антон Антонович, что люди, носящие
маску,
стали не редки-с и что теперь трудно под
маской узнать человека-с…
Мне жутко
становилось. Я начинал замечать, что Харлов, который в течение разговора с моей матушкой постепенно стихал и даже под конец, по-видимому, помирился с своей участью, снова
стал раздражаться: он задышал скорее, под ушами у него вдруг словно припухло, пальцы зашевелились, глаза снова забегали среди темной
маски забрызганного лица…
Войдя с улицы, Арбузов с трудом различал стулья первого ряда, бархат на барьерах и на канатах, отделяющих проходы, позолоту на боках лож и белые столбы с прибитыми к ним щитами, изображающими лошадиные морды, клоунские
маски и какие-то вензеля. Амфитеатр и галерея тонули в темноте. Вверху, под куполом, подтянутые на блоках, холодно поблескивали
сталью и никелем гимнастические машины: лестницы, кольца, турники и трапеции.
Сюсюкающая
Маска тоже
стала просить, чтоб ее «плокатили и сто ей тепло и без субы», и Поликей придержал Барабана, улыбнулся своею слабою улыбкой, а Акулина подсадила ему детей и, нагнувшись к нему, шопотом проговорила, чтоб он помнил клятву и ничего не пил дорогой.
Он уложил учителя на кровать, облепил ему рот и нос, как
маской, гигроскопической ватой и
стал напитывать ее эфиром. Сладкий, приторный запах сразу наполнил горло и легкие учителя. Ему представилось, что он сию же минуту задохнется, если не скинет со своего лица мокрой ваты, и он уже ухватился за нее руками, но фельдшер только еще крепче зажал ему рот и нос и быстро вылил в
маску остатки эфира.
Года через полтора, когда дело о пенсии сделалось несомненным и два года благодарности истекли, Шушерин
стал понемногу снимать с себя
маску мнимой болезни;
стал иногда прогуливаться и ходил со мною изредка в театр, хотя делал это с большою осторожностью, переодеваясь в самое простое платье, так что его никто не узнавал в театре.
Кровь с разбитого лица перестала течь, и оно онемело и
стало чужим, как гипсовая
маска; и боль почти совсем утихла.
До сих пор он держался «военной линии» и рассказывал о себе по секрету, что он через какое-то особенное дело
стал вроде французской «Железной
маски» или византийского «Вылезария», а после истории с «Талькой» он начал набожно вздыхать, креститься и полушепотом спрашивать: «Позвольте узнать, что нынче в газетах стоит про отца Иоанна и где посещает теперь протосвятитель армии — Флотов?»
Иди на поле брани, подыми свой меч на защиту гражданской свободы, против полчищ того изверга человечества, который, прикрывшись тогой этой гражданской свободы, сбросил
маску и
стал представителем худшей из тираний — тирании военной…
Теснота и давка ужаснейшая. Я сделала глупость, что поехала одна. Мне
стало очень неловко. Я спросила у капельдинера, где можно взять ложу. Достала я билет. Все бельэтажи были уже заняты. Мне пришлось засесть в ложу первого яруса. Сидеть одной Бог знает на что похоже. Рядом — невозможные
маски с пьяными мужчинами… Что делать? Я покорилась своей участи.
— Вы художник, дитя мое, вам ведомы тайны человеческого лица, этой гибкой, подвижной и изменчивой
маски, принимающей, подобно морю, отражение бегущих облаков и голубого эфира. Будучи зеленой, морская влага голубеет под ясным небом и
становится черной, когда черно небо и мрачны тяжелые тучи. Чего же вы хотите от моего лица, над которым тридцать лет тяготеет обвинение в жесточайшем злодействе?
Всеми силами разгоряченного мозга она вызывала милое лицо тихонького мальчика, напевала песенки, какие пел он, улыбалась, как он улыбался, представляла, как давился он и захлебывался молчаливой водой; и, уже, казалось,
становился близок он, и зажигалась в сердце великая, страстно желанная скорбь, — когда внезапно, неуловимо для зрения и слуха, все проваливалось, все исчезало, и в холодной, мертвой пустоте появлялась страшная и неподвижная
маска идиота.